Бабский мотив [Киллер в сиреневой юбке] - Иоанна Хмелевская

Приехал он один, без своего шефа, инспектора Бежана, что мне было только на руку.

— Я ввела вас в заблуждение, утверждая, что этот дом стоит пустой, — с ходу взяла я быка за рога. — Собственно говоря, так и было до вчерашнего дня. Рядом с моим дом действительно пустует, в следующем живут, а про третий дом я сказала, что он тоже пустой.

— Все верно, — подтвердил комиссар.

— Но оказалось, что хозяйка третьего дома была здесь, и она в окно заметила автомобиль. А в автомобиле женщину. Эта особа осталась в её благодарной памяти навеки, поскольку раздавленную тую сейчас сами увидите, но, если вы скажете соседке, что это я на неё донесла, я вам никогда в жизни этого не прощу. Вы лучше сделайте вид, будто случайно обнаружили помятые кустики, и с них начните разговор, от души вам советую. Я бы охотно подслушала, о чем вы станете говорить, но вряд ли у меня получится. Вы уж вернитесь и расскажите мне, ладно? Из элементарного чувства порядочности.

Комиссар согласился проявить элементарную порядочность, ушёл и спустя довольно продолжительное время вернулся. Он был настолько доволен, что за чаем поделился со мной некоторыми служебными тайнами.

— Если я вам сам не скажу, вы же все равно из меня силой выдавите, правильно? Так вот, ваши сведения могут очень пригодиться. Это была единственная машина перед её домом в течение как минимум часа, а она у окошка торчала ещё больше. И охота так мучиться с паршивыми занавесками?

— У меня с занавесками тоже всегда сплошное мучение, — осторожно сказала я, прибегнув к безличной форме, потому что не собиралась приписывать себе чужие заслуги, — мучилась вовсе не я.

Гурский рассеянно осмотрелся.

— Ну да, очень красиво, — похвалил он. — Там тоже красиво.

— Но вы же ходили к ней не только затем, чтобы восторгаться интерьером? — вежливо напомнила я.

— Это точно, не затем.

— И кого соседка видела в этой машине?

— Блондинку, — мрачно ответил комиссар. — Бессмыслица получается.

— Почему? — удивилась я. — Судя по всем этим дурацким анекдотам про блондинок…

— Вот именно, к такой глупости блондинка очень даже подходит. Если представить, что она привезла сюда свою жертву, укокошила её, а потом удрала, неудачно развернувшись, давя и круша все на своём пути, словно специально старалась, чтобы её запомнило полгорода. Верх кретинизма.

— Просто она пыталась выехать с той стороны, — объяснила я, — а там дыра поперёк дороги — целая плита из дорожки выворочена, и она об этом не знала.

— Что же это за преступник, который даже не изучил местность перед тем, как идти на дело!

— А плиту выворотили недавно, только когда стройка напротив остановилась. Я уже раньше видела, как там кто-то пытался развернуться.

— Как же здесь вообще люди ездят?!

— Одни с одной стороны, другие — с другой. Плита выворочена как раз посередине между воротами.

Комиссар Гурский секунду скрежетал зубами и бормотал совершенно уместные в данной ситуации слова. После чего вернулся к нашей теме:

— Ладно, но что здесь делает блондинка? Вроде получается, что блондинка — лучшая подруга убитой. Убийц вообще-то ищут среди врагов, а не среди друзей. В этом вообще никакого смысла нет!

— Так вы бы взяли и поговорили с этой подругой, — осторожно посоветовала я.

— Так где ж её взять-то? — сердито ответил Гурский. — Никого у нас нет, из-за идиотской ошибки в самом начале все у нас скур… то есть скурсивилось.

— Из-за какой ошибки?

— Насчёт личности убитой.

Ну вот, я же знала, что он в чем-нибудь, а проговорится! На миг я потеряла дар речи.

— Минуточку. Это что же получается? Убили не Борковскую, а кого-то другого?

Комиссар слегка растерялся, посмотрел на меня взором раненой лани и махнул рукой:

— А, да что там! Вы умели молчать пять лет назад, наверняка и сегодня не разучились. Ну да, Борковская, только другая Борковская. Не та.

Принимая во внимание, что я вообще никакой Борковской не знала, мне это было совершенно безразлично, но я почувствовала сильнейший интерес.

— А которая же?

— Ну, другая…

— Журналистка?

— Да какая там журналистка, журналистка свалилась нам на голову в наихудший момент. Живая, здоровая и злая как сто чертей, прямо из отпуска. Стыдобища — не передать словами! А покойница вообще неведомо кто такая, развесёлая паненка, но на учёте в органах не состоит. Похоже, она притворялась этой журналисткой.

Все интереснее и интереснее… Я сосредоточилась.

— А зачем ей это?

— Да черт её знает. Причём все ещё надо доказать.

— Из чего вы сделали такой вывод?

— Проше пани, если кто-то подделывает в паспорте место прописки…

— Это которая?

— Покойница.

— Минуточку. Как это — подделывает? С чего на что?

— С собственного места прописки на место прописки другого человека…

— Поэтому вы даже не знаете, где она жила? — огорчилась я. — Эта покойница?

— Да нет, теперь-то уже знаем. Она вписала себе адрес второй Борковской, журналистки… К тому же если этот кто-то все время представляется по фамилии с указанием должности другого человека… Что ещё можно думать?

— Думать приходится много, — согласилась я. — А где она жила?

— Тоже на Мокотове. На Дольной, дом тридцать «А».

— Где?! — в ужасе возопила я.

— На Дольной, дом тридцать «А», квартира двадцать три. Это во флигеле.

— Вы шутите… Что во флигеле, это я лучше вас знаю. На первом этаже?

— На первом. А что?

— А то, что я в жизни её не видела и понятия не имела, как её зовут, но бывали моменты, когда страстно мечтала кинуть ей в окошко гранату без чеки. Кабы у меня была граната, ей-богу, кинула бы! Но гранаты у меня не было, и я нашла другой выход..

— А что вы там делали? — подозрительно перебил меня комиссар.

— Как что — жила я там! Напротив её окна, на четвёртом этаже, окна во двор. Сюда я переехала всего лишь два года назад.

В комиссаре проснулся профессиональный нюх.

— Ну-ка, ну-ка! Во-первых, в этой квартире на четвёртом этаже сейчас идёт ремонт…

— Естественно, ремонт! Там двадцать лет ничего не ремонтировалось. Все дверные коробки перекосило, а некоторые водопроводные и канализационные трубы уже шестидесятилетний юбилей справили. Может, они вообще довоенные были.

— Хорошо тогда строили…

— Глина-каменка, — кратко пояснила я. Комиссар молодой, но такие вещи должен понимать. — И все же это вам не пирамиды египетские, ремонт им тоже требуется.

— Это точно. Во-вторых, почему граната?

— Потому что эта тварь увлекалась музыкой. Не сама играла, а запускала треклятую технику, которой, по моему мнению, куда сподручнее крушить стены, чем иерихонскими трубами. У неё из окон неслись какие-то жуткие звуки. Я не молодёжь, шума не терплю. Из двух зол я предпочла бы отбойный молоток, он хоть монотонно долбит.

— Понял. В-третьих: какой выход вы нашли, коль скоро обошлись без гранаты?

— А я уезжала. На все лето. Сначала я забирала с собой пишущую машинку, потом сменила машинку на ноутбук — и привет. В сентябре эта зараза уже не так жаждала свежего воздуха, но иногда окна все же открывала.

— Понял, — повторил комиссар и задумался. — Ладно, а что вы о ней знаете?

— Ничего, кроме того, что она непременно должна быть туговата на ухо. То есть была туговата, раз её застрелили под моей ивой. Скажите, наверное, все население окрестных домов на радостях напилось в дымину?

— Об этом я ничего не знаю, на допросах все были трезвыми. Не может быть, чтобы вы ни разу в жизни не выглянули в окно на этот грохот!

Неизвестно, почему я так разнервничалась, но мне вдруг стукнуло в голову угостить комиссара чем-нибудь спиртным. Он предпочёл пиво вину, и вообще-то правильно: градусов поменьше.

— Уж будьте уверены, выглядывала не один раз. — В моем голосе одновременно звучали ярость и злорадство. Слава богу, я уже оттуда съехала, но давние мучения все ещё были свежи в памяти. — Мало того, я целыми днями торчала в окне и придумывала способы, как изничтожить всю эту аппаратуру. Мне уже мерещилось, как я поджигаю дом, кидая бутылки с бензином, мечтала о чем-нибудь огнестрельном, но тут нужен был противотанковый гранатомёт, не меньше. Пустить из лука горящую стрелу — но у меня нет знакомых индейцев… Вы себе не представляете, какие у меня были разрушительные идеи.

— И вы даже не попробовали? — вырвалось у Гурского.

— Да мне лестница мешала, — сконфуженно призналась я. — Все, что я придумывала, надо было осуществлять с близкого расстояния, и мне пришлось бы нестись вниз через все четыре этажа, а потом ещё бежать обратно. Короче, я предпочитала уезжать на лето. Но если её прикончил кто-нибудь из тамошних жильцов — я не удивлюсь.

Комиссар снова задумался, понемногу прихлёбывая пиво.